[Петербург]. 29 января 1864
Добрейший дружок Иван Иванович!
Поздравляю тебя с Новым годом и желаю тебе, чтобы хандра, навеянная на тебя неметчиной и немцами, скатилась как с гуся вода.
Ты, братец мой, что-то хандришь через меру, я даже удивляюсь, неужели эти мозгляки немцы могли быть причиною такого скверного настроения твоего характера; с такой силою воли и с таким темпераментом, каков у тебя, я никогда не мог ожидать жалоб на недостаток энергии.
А как я думаю, то ты вовсе болен другой болезнью, которая называется самолюбием, оно у тебя, надо полагать, не удовлетворено по-твоему, как бы ты хотел. Ты, может быть, прочитавши эти строки, скажешь: эк, горазд определять, но говори, что хочешь, а по моему крайнему разумению это так. Я никак не могу поверить тому, чтобы ты в это время не сделал успеха, работая так, как работаешь ты, но, что скорей всего, ты сам пригляделся к своим работам и тебе все кажется, что ты стоишь на точке замерзания, когда, может быть, по термометру свежего глаза ты гораздо выше стоишь, чем тебе это кажется.
Ты сам писал, что немцы рот раззевают от твоих рисунков и этюдов, может быть, они и в самом деле платят надлежащую дань удивлению пред твоими вещами, но так как ты предубежден против них, то тебе и кажется, что это они делают из приличия. Об одном только можно пожалеть, что имеешь много ложного стыда в себе и скупишься выслать хоть один свой этюд сюда, именно к нам, мы не немцы и не станем говорить тебе комплиментов. А вот ты присылай-ка поскорей свои этюды, то мы посмотрим на них, авось тебе кое-что и сообщим насчет твоего прогресса.
Ты просишь, чтобы тебе сообщить, какое о тебе мнение в Академии, то я тебе могу сказать; мнение это заключается в одном человеке, в Львове, который о тебе самого хорошего мнения, не говоря уже о специалистах, которые тебя все уважают как художника и как человека.
В конце нынешнего 64 года, как тебе известно, Академия начнет свое 2-е столетие, хотя празднование этого юбилея и отложено, как я уже писал, на 8 лет, но, несмотря на это, все-таки Академия получит коренное преобразование, а по этому случаю уже составлен новый устав, содержания которого я еще не могу тебе сообщить, потому что сам ничего положительно не знаю.
Переслать свои вещи ты можешь на позолотчика Ефима Ивановича Иванова, который по этой части ходок и охотно берет на себя эту комиссию. Адрес его следующий: на Васильевский остров по 5-й линии, напротив Академии художеств, в доме Федорова позолотчику Иванову. Он получит из таможни твою посылку и заплатит следуемые за пересылку деньги и даже, если будет нужно, сделает рамы и подрамники.
Джогин, Гине, Кошелев тебе свидетельствуют свое почтение. В заключение я тебе очерчу в лицах состояние настоящего состава Совета Академии, а ты мне скажи похожи ли портреты.
В Академии художеств
Над толпой седых убожеств
Восседает знатный барин
Князь Гагарин.
Но безграмотность и тупость
Навели его на глупость
Выдать прав своих основу
Федьке Львову.
Федька Львов — уж он не промах:
Поднял всех своих знакомых
И царит с своим изветом
Над Советом.
В том Совете есть профессор —
Византиец, с виду слесарь,
Нрав собачий, ум каплуний
Ректор Бруни.
А другой — труслив, но дерзок.
Костью, рожей, нравом мерзок,
Точно волк из русских басен...
Это Васин.
[...]
И кипит в ковчеге каша...
Оттого искусство наше, —
Что, конечно, каждый знает,
Процветает1.
От Михаила Николаевича Подъячева я получил вчера рукопись под рубрикой Богатый лог для помещения в каком-нибудь иллюстрированном журнале. Приехал вчера Гине, Ознобишин из Казани от Бекетова и привез одну очень миленькую вещицу — перевоз на Волге в туманный день и свидетельствует тебе свое почтение. Драбов ослеп в Москве, Брызгалов огненный (нрзб.) волею божьею умер и прочая и прочая. Пока нового еще ничего нет, а будет, так сообщу, только ты, пожалуйста, посылай поскорее свои вещи, больно хочется посмотреть, что ты так на себя сердишься, за что, остаюсь в ожидании от тебя письма и этюдов.
Твой И.Волковский.
1 Волковский приводит с некоторыми изменениями стихотворение А.А.Киселева.