Москва. 23 апреля [1859]
Любезнейший Иван Иванович!
Благодарю Вас за радостную весть, какую Вы сообщили мне в последнем письме; Ваш успех всегда радовал меня, но справедливая оценка и награждение его от Академии радует меня еще более. 2-я золотая медаль есть уже награда значительная и весьма важная в отношении к Вашему будущему, она допускает Вас к соревнованию достигнуть первой золотой, которая, можно сказать, для художников есть золотой ключ к дверям земного рая. Душевно, душевно радуюсь Вашему счастью, тем более что знаю, как неутомимо и доблестно вы его достигали, — соберите же теперь все Ваши силы и сделайте последний важный шаг, чтобы окончательно и навсегда упрочить за собой то, о чем Вы стремились в мечтах своих и к чему направлена была вся Ваша деятельность. Помоги Вам бог!
Я уверен, что награда Ваша признана за достойную и всеми Вашими товарищами, не может быть, чтобы они, видя такие прочные Ваши успехи, не отдавали Вам справедливости, если так, то Вы и обязаны поддержать их мнение первенством.
Жаль, что Вы не объяснили мне сюжета Вашей картины и рисунка, и так как я не уверен, удастся ли мне увидеть настоящую выставку, то, прошу Вас, пришлите мне хоть небольшие рисунки, попятнав, что нужно, акварельными красками. Этим я ознакомлюсь, по крайней мере, с общим тоном и с композицией Ваших работ.
Поздравьте от меня Гине и Ознобишина, молодец Гине, не отстает от Вас и идет если не вровень с Вами, то не далее ружейного выстрела, такое расстояние в военном деле не велико.
В первом письме спрашивали Вы у меня, можно ли сделать фотографии с рисунков, принадлежащих покупателю, делайте смело, ведь могли же Вы снять фотографии и прежде продажи их — делайте смело — я, повидавшись с владельцем рисунками, скажу ему.
Но что нам делать со стеклами — всего лучше, я думаю, при возвращении рисунков присылайте их без стекол, а то чтоб не случилось раздрание, то хуже принять их в стекле.
Жаль, что Вы не уведомили меня об участи работ Савичева и Карташева. У них животы пухнут от неизвестности. Напомните Саше1, пусть он напишет пару строк, да наверняка, не наобум — Сашка ленив писать, стыдно ему, видно, он оконфужен какою-либо неудачей или совесть у него нечиста, что не исполнил данной ему программы занятий в Эрмитаже.
Жена моя2 благодарит Вас за память, я же обнимаю Вас, дружок, и остаюсь душевно любящий вас, уважающий Аполлон Мокрицкий.
2-я страница
Думал было ограничиться одним пол-листиком, да не удалось; не могу не сочувствовать строгому экзамену и требованиям рисунка, правда, что взялись за ум, а то ведь, право, уронили бы дело совершенно и вместо художников наделали бы цеховых мастеров.
Не боясь нимало повредить Вашим успехам, скажу смело: Ваш пример много к тому содействовал — держитесь же твердо на занятом месте, пока все сознают, что Шишкин показал товарищам, как надо рисовать, а ценители и судьи сознаются, что истинные достоинства худож[ественного] произведения заключаются в прочных и твердых началах искусства, а не в случайных эффектах или бойкости кисти; они и прежде знали это, да потчуемые постоянно легкими картинками немного позабыли это. А вот когда два, три серьезные умные ребята станут подавать им строгие, умно обдуманные произведения, тогда уже франтам и щеголям не будет места, и даровитые из них не станут пренебрегать главным и прочным условием. Довольно, остаюсь душевно любящий Вас А.Мокрицкий.
1 А.П.Драбов.
2 Мокрицкая Мария Александровна.