Москва. 30 января 1892
Многоуважаемый Иван Иванович!
Давно уже не имел о Вас никаких сведений, а между тем Ваше житье-бытье меня особенно интересует теперь, когда Вы сделали такой решительный шаг в своем художественном подвижничестве и задумали показать публике всю закулисную работу Вашего творчества, Ваших давно известных и всем особенно дорогих пейзажей. Шаг этот чрезвычайно интересует меня своими результатами. Выставка Ваших этюдов — было явление незаурядное, а, напротив, выдающееся со всех сторон: и для публики, и для художников, даже для товарищей. Публика и большая часть художников первый раз увидели Ваши этюды. Все, что любит искусство, должно было заинтересоваться этой выставкой в высшей степени. Одно то обстоятельство, что после стольких лет появления Вашего только среди передвижников, теперь совершенно самостоятельная выставка Ваша в Академии художеств должна была вызвать во многих недоумение и предположение о том, что Товарищество разрушилось, или же, что Вы вышли из него. Четвертьвековая борьба Товарищества с Академией хорошо всем известна и многих интересует более, чем вопросы искусства. Наконец, и сами члены-товарищи, имея именно это в виду, разумеется, не могли совершенно сочувствовать появлению Вашей выставки в залах Академии и понятно, что должны были по-товарищески протестовать против Вашего выбора места для выставки, о чем и намекаете Вы (вероятно) в Ваших письмах ко мне. И, конечно, чем крупнее, чем кореннее член Товарищества, чем более он сросся с сутью жизни этой отважной горсти людей, сумевших сберечь человеческий образ и человеческое отношение к своему делу среди безбрежного моря чиновно-звериного государства, тем менее желательно, чтобы этот член давал хоть малейший повод обществу думать, что Товарищество распадается, что лучшие члены его входят в компромиссы с этим отхожим местом искусства, т.е. с Академией, и что остальная часть этой ничтожной горсти Товарищества упрямится выставлять свои вещи в Академии только из фрондерства, из желания рисоваться своим либерализмом и протестантизмом. Только это обстоятельство и могло вызвать протест (конечно, дружеский протест) против выбора Вами Академии для выставки, а не что-нибудь другое. Что мог иметь кто-нибудь против Вашей выставки этюдов? Всякому, разумеется, было приятно увидеть всю Вашу чудесную работу, приведенную в систему, в порядок, а не урывками. Так что предположение Ваше, что иные радуются [...] статье Жителя и разделяют его взгляды, лишено всякого основания. Радоваться этому мог только личный завистник, и не художник, какой-нибудь Орловский и т.п., а не член Товарищества. Но я уверен, что Вас, как и всех нас, окружают разные приятели, которые только ищут случая подставить нам ногу, и если мы будем слушать, то не устоит никакое Товарищество, как не устоит ни одно хорошее дело. Я знаю, что конференц-секретарь Толстой1 Вам показался очень хорошим человеком; еще в прошлом году, когда я был с Вами на академической выставке, Вы мне это говорили. Может быть, это и так. Но что Вы ему? Можно ли допустить хоть на одну минуту, что Вы, как художник, для него дороже, чем для Ярошенко или Мясоедова? Или, что он лучше ценит русское искусство и его деятелей, чем кто-нибудь из нас, передвижников? Нет, ему нужно утопить Товарищество, а то он окажется никуда негодным чиновником, плохим агентом Академии. Разумеется, он будет ухаживать за всеми, кто станет его слушать и откажется от товарищей, а уж залучить ему такого туза в Академию, как Шишкин, хоть бы только для этюдной выставки, для него праздник. Если же ему удастся поселить смуту между Вами и товарищами, то он и великого князя2 Вам на дом привезет и протанцует Вам хоть камаринскую! Ах, как хотелось бы мне услышать поскорее рассказ о том, как он, оставленный Вами в дураках, после всех своих стратегических выходов против Вас, как коренника передвижника, повернулся к Вам спиною и показал Вам свои чиновничьи фалды! Я бы от души порадовался! А то черт знает, какие-то слухи вздорные, нелепые, ходят здесь и распускаются всякими приятелями по поводу Вашей выставки, обострения отношений и т.д. Я ни одному слову не верю, но злость берет, что не могу, не имея никаких достоверных сведений, оборвать, как следует, этих болтунов.
Если Вы напишете мне слова два, я буду Вам много благодарен. Если же не случится у Вас пера и бумаги, то не беда. Скоро думаю увидеть Вас лично и расцеловать как художника, как Шишкина и как товарища, неизмененного, старого и дорогого нам всем. Савицкий Вас целует.
Преданный Вам неподдельно
А.Киселев.
1 Толстой Иван Иванович (1858—1916), граф. — Археолог и нумизмат. С 1889 г. — конференц-секретарь Академии художеств, затем ее вице-президент (1893—1905). С 1905 по 1906 г. — министр просвещения. Принимал деятельное участие в введении нового академического устава 1893 г, способствовал основанию Русского музея Александра III. Автор ряда научных трудов.
2 Речь идет о президенте Академии художеств — вел. кн. Владимире Александровиче.