[Мамонтов Анатолий Иванович (1840—1905) — брат известного мецената С.И.Мамонтова, владелец книжного магазина и типографий в Москве, издатель. В доме его постоянно бывали художники, писатели, артисты.]
[Петербург. 1882—1883]
Давно уж собирался я с Ильей Ефимовичем [И.Е.Репин] побывать у Шишкина, но все как-то вместе не удавалось. Шел я сегодня из Академии, проходя мимо дома, где живет он, мне пришла мысль, дай зайду один. Скажу, что так, мол, и так, хотел быть у Вас с Репиным, но до сих пор не пришлось, потому рискнул на авось представиться сам. От мысли к делу — и я позвонил. Шишкин в довольно растрепанном виде, с грязными руками, с взъерошенными волосами, ровно старая крепкая сосна мохом поросшая, отворил дверь. Я объяснился. Ему такая форма визита очень понравилась. Он стал меня усаживать, и мы начали беседу. Через несколько минут я спросил — не отрываю ли я его от работы. Он сказал на это, что работа, за которой я застал его, пустая, и просил не стесняться. Я предложил ему продолжать свое дело, на что он перевел меня в свою мастерскую, где уселся среди чудесной мебели, превосходных этюдов и картин в рамах и разного брик-а-брак atelier на кресло и принялся за свою прерванную работу — засучил рукава, вытащил из-под стола грязный самовар и стал его скоблить и чистить. Такая это фигура чудесная была, что сегодня я несколько раз пробовал на память зачертить ее, но еще крылья коротки. Вообще и т.д. [Здесь стоит авторская пометка "выше", так как идущий далее текст письма был помещен ранее — после слов "просил не стесняться".] Вообще принял меня сразу так по-питерски радушно, что я с первой же минуты очутился в своей тарелке.
— Так Вы хотели поступить в Академию? Оборвались? Отлично. Это счастье. Академия, знаете, как я смотрю на нее, на Вашу Академию? Это вертеп, в котором гибнет все мало-мальски талантливое, где из учеников развивают канцеляристов; где черт знает что делается; откуда все путное уходит раз почуяв, что это за помойная яма; а сколько гибнет там, сколько гибнет, если бы Вы знали! Отлично, что оборвались, очень рад, я слышал о Вас раньше, по физиономии (!) Вы малый путный, нрав у Вас свежий (!!) веселый (!!!) работайте, работайте, только плюйте и плюйте на Академию!
Это первые слова его.
Я стал говорить за, стал говорить и репинские доводы.
— Репин, Репин! Не знаю, чего увлекается он так Академией? Разве по себе он не ругает ее? Ведь не будь у него кружка тех протестантов, которые отказались от золотой медали [Имеется в виду демонстративный уход из Академии в ноябре 1863 г. четырнадцати выпускников и деятельность образованной ими С.-Петербургской Артели художников.], и его забила бы она. Удивляюсь ему — сам так ругает ее, а молодежь шлет туда и шлет! Серов вот: какие надежды подавал, а теперь, я уверен, готов голову прозакладывать, засушит его Академия.
— Он лучше работает, Ив[ан] Ив[анович], если же суше сколько, так без этого нельзя делать школьную работу.
— Не верю теперь в него. Убьет его Академия. А какие надежды он стал было подавать...
И чем дальше, тем все злобнее и злобнее об Академии.
Я истощил все свои доводы за нее, наконец, перешел напрямик и спросил его, разве не все наши худ[ожники] прошли ее школу?
— Строго говоря, ни один, кроме Репина, Поленова и еще нескольких, но этим как-то удалось работать там более или менее самостоятельно. Остальные числились только в ней или бросили ее в самый короткий срок. Я, например, скажете был в Академии, что имею и профессора, и медали и прочее? Да, я четыре года числился в ней, и за все это время четыре раза ходил в классы! Бросьте, бросьте эту проклятую мысль и т.д.
Такого горячего, страстного озлобления я даже не ожидал встретить у него, хотя и слышал, что он кое-что имеет против Академии.
Очень порадовался, что поступил в школу.
— Вот где можно работать. Там другие условия, совсем другие. Вот откуда вышли Крамские, Васильевы. Только все же без школы они больше работали. Делайте и Вы так. Работайте дома так, как сердцу захочется, не стесняйте Вы себя этими [...] рецептами. Свободному искусству — работа свободная должна быть. Я птица старая и много на веку видел — поверьте мне, что слова мои искренни, и только участие к гибнущему человеку говорит во мне. А скажите, какую специальность Вы избрали себе в живописи?
На это я высказал свой юный взгляд, что не признаю специальности в искусстве, что не понимаю, как человек может замкнуться в пейзаже, например, и не выходить из него, как бы другое ни интересовало его.
— Непременно должен замкнуться, и чем уже, тем лучше.
— Т.е. на всю жизнь ограничить себя изображением, положим, ржаного поля?
— Это немного крайне, но, пожалуй, что и так.
— Мы не можем понять друг друга. Вы уже зрелый, полный художник, я начинающий ученик, и до тех пор не соглашусь с Вами, пока не приду сам к тому же.
— Вы придете к тому, помяните мое слово. Что Вы делаете теперь, кроме школы?
— Копирую в Эрмитаже. Рисую гипсы в музее Академии.
— Бог знает, что Вы делаете. Что Вам дался гипс? Бросьте его, изучайте живое тело...
Привожу Вам наиболее характерные отрывки нашего разговора, но сколько интересных деталей опускаю за невозможностью передать всю беседу.
Я пробыл у него больше двух часов. Назавтра он просил непременно принести этюды и альбомчики мои. Только ради бога не гипсы, не то затошнит!
На другой день пришел к нему с этюдами и альбомами. Смотря их, он стал похваливать, и чем дальше, тем больше. Отлично, превосходно. Вам уже немного остается сделать. По альбомам вижу, что Вы и на жанр надежды подаете. Что ж, работайте, работайте. Вчера я только советовал бросить Вам Академию, теперь я говорю Вам прямо — она не нужна Вам. Вам остается немного — годик, другой — и Вы художник. Только поприлежней работайте. Мне нравится в Вас этот зуд. Работайте в альбомчиках, пишите этюды, копируйте фотографии, компонуйте картины. Я советую Вам обработать вот такой мотив — обработайте и принесите показать. Не то оставьте Ваш адрес — я буду заходить к Вам... Вообще наговорил кучу любезностей, извинялся, что вчера так напугал меня разными вопросами, объяснял это тем, что не видел моих этюдов, говорил, что помнит такой момент в развитии своей покойной жены, после которого она срисовала пяток фотографий и уже вполне овладела рисунком и техникой. Нашел в некоторых этюдах много техники относительно, конечно, небольшого времени, как я занимаюсь, одним словом тррр.
Потом разговорились о Питере, сошлись в основных взглядах на искусство, художников, жизнь, он показал мне этюды, подаренные ему товарищами. Просил бывать у него, обещал показать альбомы покойного Васильева и жены, когда приведет в порядок свою квартиру... Одним словом, очаровал меня совсем. Что за чудесный, простой человек!