Кисловодск. 2 ноября [1896]
Дорогой Иван Иванович! Целое лето добиваюсь что-нибудь узнать верное о Вашем здоровье, о том, как Вы себя чувствуете, и все мои попытки были напрасны. К Вам непосредственно я не обращался, зная, как туго Вы отвечаете на письма, при том же сначала не знал, где Вы проводите лето, а потом Константинович сообщил мне слух о том, что Вам крепко нездоровится — просил я Шильдера сообщить о Вас, тот обещал и надул, так что я не вытерпел и решил послать Вам телеграмму с вопросом о Вас и вестью о себе. Сейчас получил Ваш ответ и так порадовался доброй вести об улучшении Вашего здоровья, что мне захотелось Вам написать, несмотря на то, что скоро собираюсь в Петербург и в конце месяца надеюсь с Вами увидеться и тогда расскажу Вам о своей поездке в Египет и Палестину. Теперь же только скажу, что это одна из самых интересных поездок, какую я только делал на своем веку. Все — и природа, и люди — так своеобразно, дают такую массу впечатлений, так переносят в глубь времен, что не раз приходилось сомневаться — действительность перед глазами или сон. Все мне благоприятствовало — и погода и покойное море, на котором пришлось проболтаться ни много ни мало, как 40 дней, и только подкузьмила проклятая холера, по милости которой пришлось выдержать в Бейруте 10-дневный карантин и потерять совершенно напрасно две недели.
Вернулся я в Кисловодск 10 июля, где застал прескверное лето, до половины августа дожди не давали покоя, но зато осень была очаровательная, и я надеялся, что она продлится очень долго, как это здесь часто бывает; как вдруг третьего дня просыпаюсь и вижу в окно настоящую северную зиму; на четверть аршина выпал снег и мороз 2 градуса; значит, пора на зимние квартиры, и мы решили выехать отсюда 15-го. В Москве я пробуду несколько дней и после 25—26-го буду в Петербурге. О том, что делается в художественном мире, до меня доходят только слухи. Мясоедов и Остроухов действуют по юбилейной части, и думается мне, что затеи обоих окажутся неудачными. Сообщили мне также, что Репин сломал ногу, а Куинджи — голову, причем и очень мило объяснили, что произошло это оттого, что тот и другой были не на своем месте. Репин был на велосипеде, когда ему нужно было сидеть в мастерской, а Куинджи был в мастерской, где ему быть не надлежало и делать было нечего.
Прочел в газетах о смерти Боголюбова и должен признаться, известие это нисколько меня не взволновало. Боголюбов не был мне симпатичен ни как человек, ни как член Товарищества, ни как художник. Бог с ним!
На этом кончаю, надеюсь, что, когда приеду в Петербург, застану Вас уже на ногах перед холстами, а пока до скорого свидания! Марья Павловна1 шлет Вам искренний привет и, так же как и я, радуется Вашему выздоровлению.
Искренно преданный Вам
Н.Ярошенко.
1 Ярошенко Мария Павловна, урожденная Навротина — жена Н.А.Ярошенко (с 1874 г.).