Москва. 7 февраля 1876
Вот как шутит судьба, добрый мой Иван Иванович!
Я еще в Москве. Думал я уже уехать, однако ж теперь, когда так дело затянулось, я заеду в Петербург к семье. Только об этом, пожалуйста, никому ни слова, потому что я простился со всем и со всеми. Только заеду домой. Уж очень жутко уезжать прямо. Не говорите об этом никому, пожалуйста. Слышал я, что Вы хотите бросить пчельник (писала С[офья] Н[иколаевна]). Что же Вы это делаете? Неужели охладели? Жаль! А сюжет бесподобный; да и сочинено было чудесно; я уже думал, как это у Вас все будет! И солнышко и прочее. Воля Ваша, а это с Вашей стороны непростительно! Ведь не может же быть, чтобы Вы написали его плохо. Что-нибудь не так. Бесконечно сожалею.
Как мне жалко, что С[офья] Н[иколаевна] не могла тотчас дать Вам просимую Вами сумму денег, ведь она должна была сходить только в банк, а я до сих пор еще не рассчитался с Третьяковым, а потому и не сдержал до сих пор своего обещания выслать Вам отсюда. Ради бога, Вы извините — я очень, очень об этом обстоятельстве здесь беспокоюсь. Устроилось ли это? Вы только скажите, С[офья] Н[иколаевна] выдаст Вам. Положим, она не знала, сколько я Вам должен, я перед отъездом не сказал этого, надеясь выслать отсюда, но ведь это все равно. Она мне писала, что ей стало тогда очень совестно, чтобы Вы не подумали чего-нибудь, а у нее действительно не было столько дома и надо было сходить. Ну да уж что случилось, того не поправишь.
Как дела? Что делается в Академии? Готовится выставка? Недурно! Право! Посмотрим, что будет! А я тут видел картину, которую приготовил Седов для Академии, "Иоанн Грозный и Василиса Мелентьева". Картина большая, написана прекрасно, но что за мысли, что за чепуха в сочинении. Удивительно. Дело в том, что Иван Грозный приходит в спальню к Василисе и присутствует при бреде сонном Василисы, и узнает, что она любит другого, ну вот хорошо. Это у Островского в драме1, да и в драме-то неважной. Седов сделал так: лежит на жесткой лавке Василиса, не поймешь, как лежит, покрытая шубой бархатной, в поднизях (царский головной убор). Шуба новехонькая, да и все новенькое, лицо смазливое, кукольное, задом к окну, к самому окну: словом, спать в таком месте может только круглый дурак; да вдобавок ноги решительно понять нельзя, [где] они? Перед лавкой сидит Грозный, в комнате, а в шапке, да еще меховой, не то добродушно улыбается, не то так старчески помыслы грязные держит. В другом месте была бы хорошая фигура, даже очень хорошая, а тут не годится. Но написано превосходно, особенно фон. Я думаю Академия шум поднимет, обрадуется. Третьяков знает эту картину раньше и не купил. Солдатенкову2 картина нравится, но цена не нравится, 4000 р[ублей], а, кажется, покупает Голяшкин3. Картина Перова "Трапеза" очень хороша, только в сочинении есть пересол. Жаль. Он очень не хорош, бедный, болеет. Будьте здоровы и невредимы. Увидимся.
Ваш И.Крамской.
П.М.Третьяков будет на масленице в Петербурге.
1 И.Н.Крамской имеет в виду историческую драму А.Н.Островского "Василиса Мелентьева", напечатанную в 1868 г.
2 Солдатенков Козьма Терентьевич (1818—1901) — московский коллекционер и книгоиздатель, крупный коммерческий и финансовый деятель. С 1867 г. почетный вольный общник Академии художеств, ее действительный член с 1895 г.
3 Голяшкин Сергей Николаевич (?—1903) — московский коллекционер произведений русской и иностранной живописи.