Цюрих. 3 января 1864
Любезнейший Волкач!
Ты мне сообщил весьма много нового и чрезвычайно интересного, особенно протест конкурентов. Это такая штука, что просто прелесть. Молодцы, великолепно, ничего лучше не надо к столетию Академии, результат 100-летнего существования Академии выразился в этом как нельзя лучше.
Ай да молодцы, честь и слава им. С них начинается положительно новая эра в нашем искусстве. Какова закуска этим дряхлым кормчим искусства, черт бы их побрал.
Еще сто и сто раз скажешь, молодцы. Браво!!!!!! Браво! Наконец-то и Академия художеств заявила свое существование. [...]
История с пейзажистом хотя и не новая, но, однако, прескверная вещь, — чтобы такую штуку отодрать или вроде этого — теперь бы кстати, как никогда. Надо же их уверить, что глупость, да еще и какая.
Юбилей все откладывают, да оно и добро, на кой он черт при таком существовании нашей Академии или искусства вообще — пускай уже отложат еще на 100 лет, это будет прочнее и вернее, и тогда будет чем похвалиться.
За Ознобишина рад очень, по крайней мере хоть немного, да поможет это. Оно немножко и неловко получать крохи от этих немецко-русских чертенят, да покамест ничего не поделаешь1.
Скажи, пожалуйста, Гину, ну как ему не стыдно, ни одного письма от него! Я ему писал, писал да устал. Что он, сердится, что ли, на что? Соверш[енно] не знаю.
За Резашку рад очень — если только это правда.
Я еще картину свою не кончил, фотографии с этюдов еще не делал и потому отчета еще не писал, а я думаю нужно. При отчете (если к этому времени не кончу картины) я думаю послать фотографии с этюдов, штук 5, да один рисунок пером с этюда Кирхнера2.
От моих рисунков здесь просто рот раззевают, да немного того и от моих этюдов. Говорят, что мало бывало здесь художников таких. Конечно, ты не верь этому, это фразы и фразы. А я все-таки очень боюсь показаться в Питере, так мало успел и мало сделал. За коров и овец я принялся прилежно, по вечерам я нарисовал уже более 15 штук с этюдов Коллера. Как кончу картину, буду писать с натуры и копировать. Долго ли я здесь пробуду, не знаю ничего. Думаю тоже и в Париж проехать, что нужно непременно. Но когда и как — разрешит ли Академия мне еще на год остаться здесь?
Пожалуйста, сообщай мне почаще — много буду тебе благодарен. И письма к тебе буду франкировать, только пиши чаще, это единственное удовольствие, я здесь почти один.
Кланяйся Джогину и его хорошенькой женке, Кошелеву3 и пожелай ему больших и больших успехов. Он молодец. Поклонись всем, кому найдешь нужным, а то, право, [на память] не приходят.
Желаю тебе также получить говяжую медаль или за говядину, короче потовую медаль. Ах подлецы. Что они делают с искусством.
Прощай. Будь здоров, пишу сейчас же по получении твоего письма [...]
Твой Шишкин.
А каков г. Быков-то, он мою программу купил не для себя, а для Кокорева4. Вот шельма-то. Я писал к Быкову и ответа не получил, но увидишь ли ты Петра Иван[овича] Балашова, спроси его. Он там бывает.
1 2 ноября 1863 г. Ознобишину было "назначено от императорского высочества государя наследника цесаревича Николая Александровича постоянное пособие для полного изучения Русского пейзажа в размере 250 рублей в год с 1 сентября 1863 г.".
2 Неясно, какого из двух немецких художников имеет в виду Шишкин — Кирхнера Карла Антона (1822—1869) — исторического живописца, портретиста, жанриста и пейзажиста или Кирхнера Альберта (1813—1885) — архитектора и пейзажиста.
3 Кошелев Николай Андреевич (1840—1918) — жанрист, портретист, автор картин на религиозные сюжеты. В 1863 г. получил особое разрешение конкурировать на большую золотую медаль.
4 Кокорев Василий Александрович (1817—1889) — коллекционер, почетный член Академии художеств (с 1884), финансист. До банкротства Кокорева его картинная галерея в Москве была открыта для обозрения публики.